Здравствуйте, дорогие БОГИНИ!

Сегодня мы открываем новую рубрику рассылки: «НАША БИБЛИОТЕКА».

В «Библиотеке» вы найдете хорошую художественную, популярную, познавательную и обучающую литературу, посвященную теме красоты и гармонии, здоровью и молодости, нашей жизни, взаимоотношениям с людьми и мирозданием, литературу, открывающую нам знания о человеке, его предназначении в жизни, его месте в Мире и Вселенной.

Цель библиотеки – помочь  сориентироваться в огромном океане литературы, дать представление о книге, о её содержании и об авторе.

Планируется печатать самую интересную, художественную, познавательную и практическую литературу, отрывки и книги целиком.

 И если книга вам понравится – вы можете распечатать её из библиотеки рассылки или найти в книжном магазине, на книжной ярмарке для своей домашней библиотеки.

Так же в "НАШЕЙ БИБЛИОТЕКЕ"  в рубрике "АВТОРСКИЕ СТРАНИЧКИ" вы познакомитесь с творчеством молодых авторов, рассказами и стихами наших

 Б О Г И Н Ь .

В первом выпуске «Библиотеки» мы начинаем печатать прекрасное произведение удивительной  женщины  русской  певицы и  писательницы,      ученицы К.С.Станиславского  К.Е. Антаровой роман «ДВЕ ЖИЗНИ».

«ДВЕ ЖИЗНИ» - это роман о любви и верности, о дружбе и чести, о счастье и радости и о многом, многом другом...

 В жизни  каждого  человека  наступают моменты,  когда он начинает по-иному оценивать  события  жизни.  Все  мы  меняемся,  если движемся вперед. Но не самый тот факт важен, что мы меняемся, а КАК мы входим в изменяющее  нас движение Жизни...

Если ты полон сияющей радостью,

ты сразу увидишь в человеке чудо:

он слит с гармонией, он идет в ней,

несет в себе ее...

К. АНТАРОВА

К. АНТАРОВА  

  «Д В Е   Ж И З Н И»

Часть 1

Глава 1

У моего брата

События, о которых я сейчас вспоминаю, относятся к давно-давно минувшим дням, к моей далекой юности.

Теперь уже лет двадцать пять все зовут меня «дедушкой», и только я один продолжаю чувствовать себя еще не старым; мой внешний образ, заставляющий других уступать мне место, поднять оброненную мною вещь, так не гармонирует с моей внутренней бодростью, что заставляет меня конфузиться, когда люди выказывают такое почтение моей седой бороде.

Было мне лет двадцать, когда я приехал в среднеазиатский большой и торговый город погостить к моему брату, капитану N-ского полка.

Жара, яркое синее небо, дотоле не виданное мною, широкие, с аллеями из высочайших развесистых и тенистых деревьев посередине улицы поразили меня своей тишиной. Изредка проедет шагом на осле купец на базар. Пройдет группа женщин, укутанных в черные сетки и белые или темные покрывала, как плащи, скрадывающие все формы тела.

Улица, на которой жил брат, была не из главных, от базара была далеко, и тишина на ней стояла почти абсолютная. Брат снимал небольшой дом с садом, жил в нем один со своим денщиком и фактически пользовался двумя комнатами, а три остальные поступили всецело в мое распоряжение.

Окна одной из комнат брата выходили на улицу; туда же смотрели окна той комнаты, что я облюбовал себе как спальню и которая носила громкое название «зала».

Брат мой был человеком очень образованным. Все стены комнат сверху донизу были заставлены полками и шкафами с книгами. Его библиотека была прекрасно подобрана, расставлена в полном порядке и, судя по каталогу, составленному братом, обещала мне много радости в новой для меня, уединенной жизни.

Первые дни брат водил меня по городу, базару, мечетям; временами я бродил один в огромных торговых галереях с расписными столбами и маленькими восточными ресторанами-кухнями на перекрестках; с толпой снующею, говорливою, пестро одетою в разноцветные халаты местного народа я чувствовал себя точно в Багдаде и так и ждал, что где-то тут же проходил Аладдин со своей волшебной лампой или бродит никем не узнаваемый Гарун-Аль-Рашид. И все восточные люди, с их величавым спокойствием или, наоборот, повышенной экзальтированностью, казались загадочными и манящими.

Однажды, бродя рассеянно от магазина к магазину, я вдруг вздрогнул как от электрического тока и невольно оглянулся. На меня пристально смотрели два совершенно черных глаза очень высокого средних лет человека, с густой, короткой, черной бородой. А рядом с ним стоял юноша необычайной красоты, и его два синих, почти фиолетовых, глаза также пристально глядели на меня.

Высокий брюнет и юноша оба были в белых чалмах и пестрых шелковых халатах. Их осанка и манеры резко отличались от всего окружающего; многие из прохожих им подобострастно кланялись.

Оба они уже давно двинулись к выходу, а я все еще стоял как завороженный, не в силах победить впечатления от этих чудесных глаз.

Опомнившись, я бросился за ними, но подбежал к выходу из галереи в тот момент, когда оба поразивших меня встречных уже сидели в пролетке и отъезжали от базара. Молодой сидел с моей стороны. Слегка оглянувшись на меня, он чуть улыбнулся и сказал что-то старшему. Но густая пыль, которую подняли три осла, закрыла все, я больше ничего не мог видеть да и стоять под отвесными лучами палящего солнца был больше не в силах.

«Кто бы это мог быть?» — думал я, возвращаясь к той лавке, где я их встретил. Я несколько раз прошел мимо лавки и наконец решился спросить хозяина:

— Скажите, пожалуйста, кто эти люди, которые только что были у вас?

— Люди? Люди много ходила сегодня мой лавка, — хитро улыбаясь, сказал он. — Только твой, верно, не люди хочет знать, а один высокий черный люди?

— Да, да, — поспешил я согласиться. — Я видел высокого брюнета и с ним красавца юношу. Кто они такие?

— Они наша большой, богатый помещики. Виноградники, — оуяй, — виноградник! Ба-а-льшой торговля ведет с Англия.

— Но как же его зовут? — продолжал я.

— Ой-я, — засмеялся хозяин. — Вся горишь, знакомиться хочешь? Он — Махоммет Али. А молодой — Махмед Али.

— Вот как, оба Магомета?

— Нет, нет, Махоммет только дядя, а племянник — Махмед.

— Они здесь живут? — продолжал я спрашивать, рассматривая шелка на полках и думая, что бы такое купить, чтоб выиграть время и выведать еще что-нибудь о поразившей меня паре.

— Что смотришь? Халат хочешь? — подметив мой парящий взгляд, сказал хозяин.

— Да, да, — обрадовался я предлогу. — Покажите, пожалуйста, мне халат. Я хочу сделать подарок брату.

— А кто твой брат? Какой ему вкус?

Я понятия не имел о вкусах моего брата к халатам, так как ни в чем, кроме кителя или пижамы, пока еще не видел его.

— Мой брат — капитан Т., — сказал я.

— Капитан Т.? — вскричал с восточным азартом купец. — Я его хорошо знаю. Ему уже есть семь халатов. На чего ему еще?

Я был смущен, но, скрыв свое замешательство, храбро сказал:

— Он их все подарил.

— Вот как! Наверное, друзьям в Петербурге посылал. Ха-а-роший халаты покупал! Вот смотри, Махоммет Али для своя племянница велел прислать. Ой-я, халат!

И купец вынул из прилавка чудесный розового тона халат с серовато-лиловыми матовыми разводами.

— Такой мне не подойдет, — сказал я.

Купец весело засмеялся.

— Конечно, не подойдет; это женская халат. Я тебе дам вот — синий.

И с этими словами он развернул на прилавке великолепный фиолетовый халат. Халат был несколько пестрый; но тон его, теплый и мягкий, мог понравиться тонкому вкусу моего брата.

— Не бойся, бери. Я всех знаю. Твой брат — приятель Али Махоммет. Мы не можем продавать его приятелю плохо. Твой брат — ха-а-роший человек! Сам Али Махоммет его почитает.

— Да кто же он, этот Али?

— Я же сказал, большая важная купец. Персия торгует и Россия тоже, — ответил хозяин.

— Непохоже, чтобы он был купец. Он, наверное, ученый, — снова сказал я.

— Ой-я, ученый! Ученый он есть такой, что и у твоя брат все книги знает. Твоя брат тоже ба-а-льшой ученый.

— А где живет Али, вы не знаете?

Купец бесцеремонно ударил меня по плечу и сказал:

— Ты, видать, здесь мало живешь. Али дом — напротив твой брат дом.

— Напротив дома брата очень большой сад, обнесенный высокой кирпичной стеной. Там всегда мертвая тишина, и даже ворота никогда не открываются, — сказал я.

— Тишина-то тишина. А вот сегодня будет не тишина. Приедет сестра Али Махмед. Будет сговор, пойдет замуж. Если ты сказал, Али Махмед красавец, — ой-я! Сестра — звезда с неба! Косы до пола, а глаза — ух!

Купец развел руками и даже захлебнулся.

— Как же вы могли видеть ее? Ведь по вашему закону покрывала нельзя снимать перед мужчинами?

— Улица нельзя. У нас и в дом нельзя. А у Али Махоммет все женщины дома ходит открыта. Мулла много раз говорил, да перестал. Али сказал: «Уеду». Ну, мулла и молчит пока.

Я простился с купцом, взял свою покупку и пошел домой. Шел я долго, где-то свернул не в ту сторону и с большим трудом нашел наконец свою улицу.

Мысли о богатом купце и его племяннике путались с мыслями о небесной красоте девушки; и я не мог решить, какие же у нее глаза: черные, как у дяди, или фиолетовые, как у брата?

Я шел, глядя под ноги, и внезапно услыхал окрик: «Левушка, да где же ты пропадал? Я уже собирался идти тебя искать».

Милый голос брата, заменявшего мне всю жизнь и мать, и отца, и семью, был полон юмора, как и его сверкающие глаза. На слегка загорелом, гладко выбритом лице блестели белые зубы, красные, красиво вырезанные губы, золотые вьющиеся волосы и темные брови... Я в первый раз разглядел, как красив был мой брат. Я гордился и восхищался им всегда; а сейчас, точно маленький, ни с того, ни с сего бросился ему на шею, расцеловал в обе щеки и сунул ему в руки халат.

— Это твой халат. А твой Али является причиной того, что я совсем оторопел и заблудился, — сказал я со смехом.

— Какой халат? Какой Али? — с удивлением спросил брат.

— Халат № 8, который я тебе купил в подарок. А Али № 1, твой друг, — ответил я, все продолжая смеяться.

— Ты напоминаешь маленького упрямца Левушку, который любил всех озадачивать загадками. Вижу, что любовь к загадкам все еще жива в тебе, — улыбаясь своей широкой улыбкой, необычайно изменявшей его лицо, сказал брат. — Ну, пойдем домой, не век же нам стоять тут. Хотя прохожих и нет, но я не поручусь, что где-нибудь, тайком, отодвинув край занавески, на нас не смотрит любопытный глазок.

Мы двинулись было домой. Но внезапно чуткое ухо брата различило вдали цоканье конских копыт.

— Подожди, — сказал он, — едут.

Я ничего не слышал. Брат взял меня за руку и заставил остановиться под огромным деревом, как раз напротив закрытых ворот того тихого дома, в котором, по словам купца из торговых рядов, жил Али Махоммет.

— Возможно, что сейчас ты увидишь нечто поразительное, — сказал мне брат. — Только стой так, чтобы за деревом не было нас видно ни из дома, ни со стороны дороги.

Мы стояли за огромным стволом дерева, где могли укрыться еще два-три человека. Теперь уже и я различал бег нескольких лошадей и шум колес по мягкой немощеной дороге.

Через несколько минут раскрылись настежь ворота дома Али, и дворник вышел на дорогу. Оглядев улицу по всем сторонам, он махнул кому-то в сад и остановился в ожидании экипажей, которых виднелось теперь три.

Первой шла простая телега. В ней сидели две укутанные женские фигуры и трое детей. Все они утопали в массе узлов и картонок, а сзади был привязан небольшой сундук.

Вслед за ними в какой-то старой бричке ехал старик с двумя элегантными чемоданами.

И наконец, на довольно большом расстоянии, очевидно хоронясь от пыли, двигался еще экипаж, которого пока нельзя было рассмотреть. Между тем телега и бричка въехали в ворота и исчезли в саду.

— Смотри внимательно, но молчи и не двигайся, чтобы нас не заметили, — шепнул мне брат.

Экипаж приближался. Это была элегантная пролетка, запряженная прекрасным вороным конем, и в ней сидели две укутанные женщины с закрытыми черной сеткой лицами.

Из ворот дома вышел Али Махоммет, весь в белом, и за ним в такой же длинной белой одежде Али Махмед. Черные глаза Али старшего — почудилось мне — пронзили насквозь дерево, за которым мы спрятались, и мне даже показалось, что по губам его скользнула едва уловимая усмешка. Меня даже в жар бросило; я прикоснулся к брату, желая ему сказать: «мы открыты», — но он приложил палец к губам и продолжал пристально смотреть на приблизившийся и остановившийся экипаж.

Еще мгновение, Али старший подошел к экипажу, и... маленькая белая очаровательная женская ручка подняла покрывало с лица. Али старший подошел к поднявшей покрывало молоденькой девушке.

Я видел многих женщин, на сцене и в жизни признанных красавиц. Но сейчас я как будто бы впервые понял, что такое красота.

Другая фигура, очевидно старуха, что-то визгливо говорила Али, а девушка смущенно улыбалась и уже готова была вновь опустить на лицо покрывало. Но Али сам небрежно сбросил его на плечи девушки, и от его сильного жеста, к великому негодованию старухи, выбились темные кольца непослушных волос девушки. Не обращая внимания на визгливые выговоры старухи, Али поднял бросившуюся ему на шею девушку и, как ребенка, понес ее в дом.

Между тем Али молодой почтительно высаживал все еще ворчавшую старуху.

Серебристый смех девушки был слышен из открытых ворот.

Уже и старуха с молодым Али скрылись, и пролетка въехала в ворота, и ворота закрылись... А мы все еще стояли, забыв место, время, забыв, что хотелось есть, жару и все приличия.

Повернувшись к брату, чтобы поделиться с ним своим восторгом, я был просто потрясен. Всегда улыбающееся лицо его было совсем бледно, серьезно и даже сурово. Его синие глаза как-то потемнели и сверкали точно у кошки ночью. Это было лицо совершенно незнакомого мне человека. Даже брови изменили свою обычную форму и были строго сдвинуты в почти сплошную прямую линию.

Я не мог опомниться: все смотрел на этого чужого, незнакомого мне человека.

— Ну, что же, понравилась ли вам моя племянница Наль? — вдруг услышал я над собой незнакомый металлический голос.

Я вздрогнул — от неожиданности не понял даже сразу вопроса — и увидел перед собою высоченную фигуру Али старшего, который, смеясь, протягивал мне руку. Машинально я взял эту руку и почувствовал какое-то облегчение — даже из груди у меня вырвался вздох, и по руке побежала теплая струя энергии.

Я молчал. Мне казалось, что еще никогда я не держал в своей руке такой ладони. С усилием оторвались мои глаза от прожигающих глаз Али Махоммета, и я посмотрел на его руки.

Он держал обеими своими руками мою руку. Руки его были белы и нежны, точно к ним не мог пристать загар. Длинные, тонкие пальцы кончались овальными, выпуклыми, розовыми ногтями. Вся рука, узкая и тонкая, артистически прекрасная, все же говорила об огромной физической силе. Казалось, глаза, мечущие искры железной воли, были в полной гармонии с этими руками. Можно было себе легко представить, что в любую минуту, стоит Али Махоммету сбросить мягкую белую одежду, взять меч в руку — и увидишь воина, борца, разящего насмерть.

Я забыл, где мы, зачем мы стоим среди улицы и не могу сейчас сказать, как долго держал Али мою руку. Я точно стоя заснул.

— Ну, пойдем же домой, Левушка. Отчего ты не благодаришь Али Махоммета за приглашение? — услышал я голос брата.

Я опять не понял, о каком приглашении говорит мне брат, и пролепетал какое-то невнятное прощальное приветствие улыбающемуся мне высокому и стройному Али.

Брат взял меня под руку, я невольно двинулся в ногу с ним. Робко взглянув в его лицо, я снова увидел родное, близкое, с детства знакомое лицо любимого брата Николая, а не того чужого человека под деревом, вид которого меня так поразил и глубоко расстроил.

Привычка детства, привычка видеть опору, помощь и покровительство в моем брате, привычка, создавшаяся в те дни, когда я рос только в обществе брата, обращаться со всеми жалобами, огорчениями и недоразумениями к брату-отцу как-то вдруг выскочила из глубины моего сердца, и я сказал жалобным тоном:

— Как мне хочется спать, как я устал, точно прошел верст двадцать!

— Очень хорошо, сейчас пообедаем, и можешь лечь спать часа на два. А потом пойдем в гости к Али Махоммету. Он здесь почти единственный ведущий европейский образ жизни. Дом его прекрасно и с большим вкусом обставлен. Очень элегантная смесь Азии и Европы. Женщины его семьи образованны и ходят у себя дома без паранджи, и это целая революция для здешних мест. Много раз ему угрожали муллы и другие высокопоставленные религиозные фанатики за нарушение местных обычаев всякими репрессиями. Но он все так же ведет свою линию, борясь за свободу угнетенных женщин и всего народа. Все, до последнего слуги, в его доме грамотны. Им всем предоставляются  часы полного отдыха и свободы среди дня. Это здесь тоже революция. И я слышал, что против него теперь собираются поднять религиозный поход. А в здешних диких краях это вещь страшная.

Разговаривая, мы пришли к себе в дом, умылись в ванной комнате, устроенной прямо в саду из циновок и брезента, и уселись у давно накрытого стола обедать.

Хороший освежающий душ и вкусный обед вернули мне бодрость.

Брат весело смеялся, журил меня за рассеянность и рассказывал мне всевозможные комические сценки, которые ему приходилось наблюдать в бытовых сношениях между русскими солдатами и магометанами. Он восхищался сметливостью русского солдата и его остроумием. Редко хитрость восточных людей торжествовала над русской проницательностью, обманувший русского солдата восточный торговец нередко жестоко платился за свой обман. Солдаты придумывали такие трюки, чтобы наказать обманщика, такой смешной фарс разыгрывался над продавцом, совершенно уверенным в безнаказанности своего обмана, что любой режиссер мог бы позавидовать солдатской фантазии.

Надо сказать, что злых шуток солдаты никогда не проделывали, но комические положения купца-обманщика надолго отучали его от надувательства солдат.

Незаметно мы кончили обедать, и желание поспать у меня улетучилось. Мне вздумалось попросить брата примерить купленный мною ему халат.

Сбросив китель, брат надел халат. Глубокий фиолетовый тон как нельзя больше шел к его золотым волосам и загорелому лицу. Я им невольно залюбовался. Где-то в глубине мелькнула завистливая мысль: «А мне никогда красавцем не бывать».

— Как удачно ты купил этот халат, — сказал брат. — У меня их, правда, много, но все  я уже надевал, а этот мне нравится особенно. Я ни на ком такого не видел. Непременно надену его вечером, когда пойдем в гости к соседу. Кстати, пойдем в мою «туалетную», как важно зовет мой денщик мою гардеробную, и выберем для тебя тоже халат.

— Как, — вскричал я с удивлением, — разве мы пойдем туда ряжеными?

— Ну зачем же «ряжеными»? Мы просто оденемся так, как будут одеты все, чтобы не бросаться никому в глаза. Сегодня у Али будут не только его друзья, но и немалое количество врагов. Не будем их дразнить европейским платьем.

Но когда брат открыл большой шкаф в своей гардеробной, в нем оказалось не восемь, а до двадцати всевозможных халатов из разных материй. Я даже вскрикнул от удивления.

— Тебя поражает, как много у меня халатов? Но ведь здесь носят семь халатов, начиная от ситцевого и кончая шелковым. Кто богаче, носит три-четыре шелковых; кто беден, носит только ситцевые, но непременно надевают их несколько друг на друга.

— Мой Бог, — сказал я, — да ведь в этакую жарищу, напялив несколько халатов, можно почувствовать себя в жерле Везувия.

— Это только так кажется. Тонкая материя сама по себе не тяжела, а надетая одна на другую, она не дает возможности солнечным лучам сжигать тело. Вот попробуй облачиться в эти два халата. Ты увидишь, как они невесомы и даже холодят, — сказал брат, протягивая мне два белых, очень тонких шелковых халата. — Очень истово, как полагается по здешнему обряду, мы одеваться не будем. Но по четыре халата наденем. Я очень тебя прошу, надень пока эти белые халаты и походи в них, попривыкни. А то, пожалуй, вечером при своей рассеянности ты действительно будешь казаться ряженым  и оконфузишь нас обоих, — продолжал брат, улыбаясь, видя, что я все еще держу в нерешительности поданные  мне халаты в руках.

Не особенно горя желанием нарядиться в восточный наряд, но никак не желая огорчить любимого брата, я быстро разделся и стал натягивать халаты.

— Но они узки, какие же это халаты? Это нелепые перчатки! — закричал я, начиная раздражаться.

— Их надо застегнуть, вот здесь крючок, а здесь пуговица, — сказал спокойно брат и легкими, гибкими пальцами сам застегнул на мне халаты.

— Теперь, Левушка, успокойся и надень этот зеленый халат; он пошире, его тоже надо застегнуть. В нем есть и карманы. А сверху надень еще этот широкий, серый с красными разводами, — и опять очень ловко он помог мне одеться.

— Теперь ноги, — сказал он. — У Али бывает так много уже признавших полуазиатский туалет друзей, что и мы с тобой можем явиться в европейских туфлях, но сверх них надо надеть кожаные калоши, которые оставляются у дверей. Иначе придется идти в одних чулках. Ни в мечеть, ни в дом не входят в той обуви, в которой ходят по улице.

Мы выбрали калоши мне по ноге, их тоже оказалось у брата несколько пар.

—  Пройдем в мою спальню, там мы выберем тебе чалму.

— Как чалму? На кого же я буду похож? Я и так-то красой не блещу! Помилуй, Николушка, иди уж лучше один, — взмолился я.

Брат расхохотался и весело сказал:

— Ведь покорять сердце прелестной племянницы Али ты не собираешься? А из твоих приятельниц или приятелей никто тебя не увидит. Чего же тебе огорчаться, если восточный туалет тебя не украсит? Впрочем, — прибавил он, подумав, — если хочешь, я могу сделать тебя неузнаваемым. Я тебе приклею длинную седую бороду, и ты можешь сойти за важного купца.

— Еще того чище! — воскликнул я, расхохотавшись. — Да этак, пожалуй, мне придется вспомнить, что меня считают неплохим любителем-актером!

— Если ты сумеешь сегодня сыграть роль хромающего старика, ты, пожалуй, увидишь очень интересные и не совсем обычные вещи. Но вот жаль, что у меня нет второй белой чалмы, чтобы сделать тебе белый тюрбан.

В эту минуту раздался легкий стук в дверь. Брат подошел к двери, и я услышал его приятно удивленное восклицание:

— Это вы, Махмед! Войдите. Я как раз занят нарядом брата к вечеру. Я хочу его сделать старым купцом с седой бородой.

— А я принес еще белую чалму и камень. Дядя просит вашего брата принять их как подарок Наль в день ее совершеннолетия, — и он подал мне сверток и футляр.

— А это вам от Наль, — и он подал брату два свертка и два футляра. — Не забудьте, что вам нужно хромать на левую ногу и крепко опираться на палку правой рукой. А левой почаще гладить бороду, если вы хотите сыграть роль старого купца. У меня есть такой знакомый в Б., очень важный человек, — говорил мне Али молодой. Он улыбался, алые прелестные губы обнажали чудные зубы, а два фиолетовых глаза пристально — не по летам серьезно — смотрели на меня.

Кивнув нам головой и приложив, по восточному обычаю, руку ко лбу и сердцу, Али так же бесшумно скрылся, как и вошел.

Я развернул свой сверток, и оттуда выпал кусок тончайшей белой материи. Любопытство мое было так сильно, что, даже не подобрав упавшего шелка, я раскрыл футляр, и у меня вырвалось невольное восклицание восторга и удивления.

Прекрасной работы брошь с крупным выпуклым рубином и несколькими бриллиантами, перевитая змеей из темного золота и жемчуга, сверкала в полутемной комнате, и я не мог оторвать от нее глаз.

Брат поднял оброненную мною материю и, рассматривая булавку вместе со мной, сказал:

— Али старший посылает тебе от имени племянницы белую чалму — эмблему силы и красный рубин — эмблему любви. Этим он причисляет тебя к своим друзьям.

— А что же тебе посылает он? — полюбопытствовал я.

Брат развернул сверток побольше, и там оказался тончайший белый халат из никогда не виданной мною материи, похожей на белую замшу, но по тонкости равной папиросной бумаге. К нему была приложена записка на арабском языке, которую брат спрятал, не читая, в карман. Во втором свертке была такая же чалма, как моя, только в самом ее начале синим шелком, арабскими буквами была выткана во всю ширину чалмы — а она была чрезвычайно широка — какая-то фраза. Я мало обратил внимания и на записку и на арабскую фразу: мне хотелось скорее увидеть содержимое футляров брата.

«Если мне он шлет привет силы и любви, то что же он посылает Николушке?» — думал я.

Наконец брат свернул осторожно свою чалму, спрятал ее в ящик бюро и открыл футляр побольше. Оттуда сверкнули крупные бриллианты в форме треугольника, внутри которого овальной формы выпуклый изумруд сиял голубовато-зеленым светом.

В маленьком футляре оказался перстень с таким же овальным выпуклым изумрудом в простой платиновой оправе.

— Вот так совершеннолетие Наль! — почти закричал я. — Если всем своим друзьям Али рассылает в этот день такие подарки, то уж, наверное, половину своего виноградника, который так расхваливал мне купец в торговых рядах, он раздаст сегодня. И зачем мужчинам эти брошки? Это чудесные украшения для женщин, но ведь Али знает, что мы с тобой не женаты.

— Этими булавками мы заколем наши чалмы над самым лбом. Это огромная честь — получить такую булавку в подарок, и ее далеко не всем оказывают на Востоке, — ответил брат. — Али живет здесь лет десять; сам он родом откуда-то из глубин Гималаев, и все восточные обычаи гостеприимства и уважения к дружбе чтятся в его доме.

Время быстро летело. Сумерки уже сгущались, и вскоре должна была наступить сразу ложащаяся здесь ночь.

— Пора начинать твой грим, а то мы можем оказаться невежливыми и опоздать.

С этими словами брат выдвинул ящик бюро и... я еще раз обмер от удивления.

— Ну и ну, — сказал я. — Почему же ты ни разу не писал мне, что играешь в любительских спектаклях?

Весь ящик был полон всяческого грима, бород, усов и даже париков.

— Нельзя же все написать, а еще менее возможно все рассказать в несколько дней, — усмехаясь, ответил брат.

Он посадил меня в кресло и как заправский гример приклеил мне бороду и усы, протерев предварительно все лицо какой-то бесцветной жидкостью с очень приятным запахом, освежившей мое горевшее от непривычного солнца лицо.

Коричневым карандашом он провел слегка под моими глазами два-три легких штриха на оставшихся не занятыми бородой щеках. Какой-то жидкостью перламутрового цвета он прикоснулся к моим густым темным бровям. Смазал мне каким-то кремом губы и сказал:

— Ну, теперь я чуть-чуть подровняю твои кудри, чтобы черные волосы не выбились из-под чалмы. Садись сюда, — и с этими словами он усадил меня на табурет.

Мне, признаться, жаль было моих вьющихся волос, которые я справедливо считал единственным своим козырем. Но в жару так приятно иметь коротко остриженную голову, что я сам попросил остричь меня под машинку.

Вскоре голова была острижена, и я хотел встать с табурета.

— Нет, нет, сиди, Левушка. Я сейчас обовью твою голову чалмой. Я смогу сделать это только на табурете.

Я остался сидеть, брат развернул мою чалму, оказавшуюся длиннее, чем я предполагал, беспощадно стал скручивать ее жгутом и довольно быстро, ловко, крепко, но без малейшего давления где-либо, замотал всю мою голову.

— Голова готова; теперь ноги. Надевай эти длинные чулки и туфли, — сказал он, достав мне из картона в углу белые чулки и довольно простоватые на вид туфли.

Я все это надел и встал на ноги; но сразу почувствовал какую-то неловкость в левой туфле. Невольно я как-то хромнул на левую ногу, а брат услужливо сунул мне в правую руку палку.

— Теперь ты именно тот немой, глухой и хромой старик, которого тебе надо изобразить, — засмеялся брат.

Я разозлился. От непривычной бороды мне было жарко; жидкость, которой смазал мое лицо брат — вначале такая приятная, — сейчас отвратительно стягивала кожу; ноге было неудобно и вдобавок ко всему я еще оказался немым и глухим.

Со свойственным мне нетерпением я хотел раскричаться и заявить, что никуда не пойду, и уже приготовился сорвать бороду и чалму, как дверь беззвучно отворилась, и в ней появилась высоченная фигура Али старшего.

Два агатовых глаза положительно парализовали меня. Чалма так плотно прикрыла мне уши, что я ровно ничего не слышал, о чем говорил он с братом.

На нем был надет почти черный — так густ был синий цвет — халат, а под ним сверкал другой, яркий малиновый, плотно прилегавший к телу. На голове белая чалма и большая бриллиантовая брошь, изображавшая павлина с распущенным хвостом...

Приветливо и ласково улыбаясь, он подошел ко мне с протянутой рукой. Когда я подал ему руку, он пожал ее, и опять по всему моему телу пробежал ток теплоты и на этот раз не сонной лени, а какой-то радости.

Али снял со своего пальца кольцо с красным камнем, на котором был вырезан лев и вокруг какие-то иероглифы. Наклонившись к самому моему уху, он сказал:

— Это кольцо откроет вам сегодня все двери моего дома, куда бы вы ни захотели пройти. И оно же будет вам помощью, если когда-нибудь в жизни вы будете ранены и рана будет кровоточить.

Увлекшись кольцом, я и не заметил, как рядом с Али выросла другая стройная, высокая восточная фигура. Я даже не сразу понял, что в подаренном мною сегодня брату фиолетовом халате именно он сам и стоит возле Али.

Я видел стройного восточного человека с темнозагорелым лицом, со светлой бородой и усами, на белой чалме которого сиял треугольник из бриллиантов и изумруда. Высок был мой брат. Но рядом с высоченным Али он казался среднего роста.

— Посмотри на себя в зеркало, Левушка. Я уверен, что себя ты не узнаешь еще больше, чем не узнал меня, — со смехом обратился ко мне брат, очевидно, заметив мое полное недоумение.

Я двинулся к зеркалу, совершенно естественно хромая от моей неудобной левой туфли.

— Вы отличный артист, — едва улыбаясь, сказал Али. Но вся его фигура выражала такой заразительный юмор, что я расхохотался.

Смеясь, я вдруг увидел в зеркале очень смуглого, чуть что не черного хромающего старика. Я оглянулся и вдруг услышал такой взрыв веселого раскатистого хохота Али и брата, что невольно снова обернулся к ним и с удивлением поглядел на них. Хохот их еще усилился; между тем я случайно снова взглянул в зеркало и опять там увидел смуглого араба-старика. С трудом я понял, что этот черный — я.

Я поднес руку к глазам, убедился, что не сплю, и спросил брата, почему же я такой черный. Как это могло случиться? На мой вопрос он мне ответил:

— Это, Левушка, жидкость сделала свое дело. Но не тревожься. Завтра же ты будешь снова бел, еще белее, чем всегда. Другая, такая же приятная, жидкость смоет всю черноту с твоего лица.

— А теперь не забудьте, друг, что на весь этот вечер вы хромы, немы и глухи, — сказал, смеясь, Али. С этими словами он поправил на мне чалму, нахлобучив ее так на мои уши, что теперь я уж и в самом деле не мог ничего слышать, но понял, что он предлагает мне взять его руку и идти в его дом. Я посмотрел на брата, который успел привести комнату в полный порядок, он кивнул мне, и мы вышли на улицу.

КОНЕЦ  ГЛАВЫ 1.